«Белый путь» Ольги Ильиной-Боратынской и «Крутой маршрут» Евгении Гинзбург: пространство пересечения

Скворцова Е.В.,

ст.науч.сотрудник Музея Е.А. Боратынского –

филиала Национального музея РТ

..все эти люди, не видевшие ничего, кроме холода и ран. Что будет им, Господи, какая награда? Они прорвутся сквозь черный небосклон и уйдут туда, где были детьми, а для нас будет вечная сибирская ночь с бесконечными белыми полями и такой же бесконечной белой тоской.

Алек Боратынский

Двум неординарным, ярким женщинам, жизнь которых была теснейше связанна с Казанью, с интервалом почти в двадцать лет пришлось проследовать по знаменитому Сибирскому тракту, называемому в народе «великим кандальным путем». В итоге на свет появились две книги.

В 1967 в Милане была опубликована автобиографическая книга Евгении Гинзбург (1904-1977) «Крутой маршрут» – одна из первых, рассказывающих о сталинских репрессиях в СССР. В России до 1988 года она распространялась только в самиздате, но была широко известна в кругах советской интеллигенции.

Автобиографический роман Ольги Ильиной-Боратынской (1894-1991) «Белый путь. Русская Одиссея 1919-1923», посвященный трагической судьбе участников Белого движения, вышел в свет в Нью-Йорке в 1984 году на английском языке. В 2013 году он вышел в России на русском языке.

Пропасть, разделяющая авторов этих произведений, казалось бы, бездонна и непреодолима. Что может быть общего между утонченной аристократкой и пламенной коммунисткой? Разность социального происхождения, воспитания, мировоззрения, идеалов… эту цепочку можно было бы продолжать и продолжать. Возрастная дистанция в десять лет могла бы позволить с некоторой натяжкой отнести их к одному поколению, но водораздел 1917 года преломил историю России, и безвозвратно поставил Ольгу Ильину-Боратынскую в категорию «бывших», «унесенных ветром» революции – «мы были мировой историей, участниками извечной жизненной драмы. Нам предстояло установить новую связь с действительностью, почувствовать ее мертвую звериную хватку на нашем горле, и в нашей агонии увидеть, как недосягаемы станут те высоты, к которым стремился наш дух». Те же события сделали Евгению Гинзбург ярой приверженкой нового социального порядка – «мы были порождением своего времени, эпохи величайших иллюзий. Мы «с небес поэзии бросались в коммунизм». По сути, мы были идеалистами чистейшей воды при всей нашей юношеской приверженности к холодным конструкциям диамата».

На внешнем плане объединить столь разные личности может, пожалуй, лишь география. И для той, и для другой Казань стала знаковым местом, отправной точкой того драматического события, о котором одна скажет «путь», а другая «маршрут».

Для Ольги Боратынской Казань – это город, где она родилась и прожила самые безоблачные годы своей жизни: детство и юность; та «малая родина», к которой она была привязана всеми фибрами своей души. Здесь на улице Большая Лядская, ныне Горького, находится старинная усадьба, родовое гнездо трех поколений потомков великого поэта Евгения Боратынского. «Сущность всего на свете, всех стран, морей и рек, всех дорог, всех творцов и творимого ими, царей, правителей и их народов, вся человеческая кипучесть где-то на периферии втекала сюда, в этот центр жизни. Все, что имело значение, случилось здесь: наше прошлое было здесь и прошлое наших предков».

Утрата дома, уход (бегство) из города в сентябре 1918 года вслед за отступавшей Белой армией стали для нее равнозначны потере Родины. Последняя ниточка порвалась, когда она покидала Казань во второй раз, уже навсегда, в июне 1922 года, вновь отправляясь на восток через Красноярск и Читу в Харбин (Китай): «Мы сошли с трамвая на привокзальной площади. Тротуар вокруг площади был полон людей… но голый асфальт на самой площади был пуст. Прямо в центре у неработающего фонтана лежал, раскинув руки, маленький светловолосый мальчик лет семи в чистой голубой рубашке. Почему вокруг него ни милиции, ни врачей, ни толпы людей? .. Слишком поздно… Потом я никогда не хотела увидеть Казань вновь».

Семья Гинзбургов переехала в Казань, когда Евгении было пять лет. В 1920 году она поступила на факультет общественных наук Казанского университета, затем перевелась и заканчивала уже Казанский пединститут. Восторженно восприняв новое время, она с головой окунулась в общественную работу: преподавание в кружках по ликвидации неграмотности, исполнение обязанностей секретаря Студенческого совета помощи голодающим. С 1925 года преподавала на тюркско-татарском рабфаке, в экспериментальной школе при пединституте, в Татарском коммунистическом университете. Устраивалась и личная жизнь. «Я родился на улице тишайшей, – напишет позднее ее сын, знаменитый писатель Василий Аксенов, – что Комлевой звалась в честь местного большевика, застреленного бунтующим чехословаком. Окошками наш дом смотрел на народный сад, известный в городе как Сад Ляцкой». На этот же сад взирала и осиротевшая к тому времени усадьба Боратынских.

Евгения прекрасно знала дом Боратынских и даже подробно описала его в статье «Дворянская Казань», опубликованной в 1927 году в сборнике «Старая и Новая Казань: культурно-исторические экскурсии»: «Мы входим в дом № 31 б. Баратынского, где сейчас помещается детский приемник № 3… Зал – это центр дворянского дома, это – основное содержание его жизни. В доме Баратынского мы можем легко заметить скромность всех остальных комнат по сравнению с залом. Пусть «дела» в поместьях будут и не совсем благополучны под влиянием все более проникающего в деревню капитализма – все равно – блестящая внешность должна быть сохранена; в залах должна все так же греметь музыка». К счастью, последняя строка оказалась пророческой, и в 1932 году в доме Боратынских была открыта первая в Казани детская музыкальная школа им. П.И. Чайковского.

В 1937 году Евгения Гинзбург в числе многих попала в подвалы НКВД на Черном озере. Сутки без сна и еды, угрозы, лживые обвинения, карцеры. Она ничего не подписала, ни одного листа показаний, на основании которых могли бы арестовать ее друзей или коллег, и была приговорена к десяти годам заключения по печально известной 58-й статье. Два года Евгения проведет в камере ярославского женского политизолятора, а затем в вагоне с надписью «спецоборудование» начнется долгий, мучительный этап на Колыму.

И у Евгении Гинзбург, и у Ольги Ильиной-Боратынской будет свой крестный путь и своя Голгофа, но порой поражает удивительное созвучье написанных ими исповедальных книг, заключивших в себе итоги их страданий, мук и духовных исканий.

Евгения: «Живя годами в трагедийном мире, как-то смиряешься с постоянной болью, научаешься даже иногда отвлекаться от нее. Утешаешь себя тем, что страдание обнажает суть вещей, что оно – плата за более глубокий, более близкий к истине взгляд на жизнь».

Ольга: «О Боже, о великий осиротевший Господь, покинутый нами! … Сжалься… сотри мою память, уничтожь ее, ибо я не могу жить, не хочу жить, помня все, что помню и осознавая все, что делаю… Они всегда будут со мной, эти толпы изможденных, в лохмотьях, невинных людей, которых каждый день гнали через город красноармейцы в бывшую Музыкальную Рощу, где проводились основная масса расстрелов. Я никогда не смогу стереть из памяти картину голодных крестьян с синеватыми прозрачными лицами, умирающих прямо на улице или сцены кровавой бойни, свидетелем которых я так часто бывала.

О милостивый Господь, вырви все это из моей памяти! Ибо как я буду жить, что расскажу своему малышу об этом ужасном, отвратительном мире!»

Что же спасало и ту, и другую, а возможно и десятки тысяч людей, попадавших в кровавую мясорубку трагических событий XX века, в этом «ужасном, отвратительном мире»?

  • «Искусство было тем связующим звеном»

Ольга: «Строчка за строчкой, мы попытались вспомнить сначала это стихотворение, потом другие стихи его и Ахматовой, которая когда-то была его женой – их мы любили больше всего. Мы сошлись на том, что эти двое и Волошин – величайшие поэты нашего времени.

Гордый и мужественный ритм Гумилева на фоне поразительной тишины ночи возрождал в нас нечто, что начало уже было угасать… Затем мы заговорили о том, как просто было потерять наши материальные блага по сравнению с потерей чувства прекрасного, осознания какого-то более возвышенного, нетленного уровня бытия, который время от времени прорывался сквозь грубый и тленный уровень, давая нам понять, что еще существует… Искусство… было тем связующим звеном, которое соединяло нас с тем возвышенным уровнем бытия…».

Евгения: «Но стихи объединяют всех. Сидя в Ярославке, я часто думала, будто это только я искала и находила в поэзии выход из замкнувшегося круга моей жизни. Ведь только ко мне в подземный карцер приходил Александр Блок. Только я одна твердила на одиночной прогулке в такт шагам: «Я хочу лишь одной отравы – только пить и пить стихи…» А это оказалось высокомерным заблуждением, думала я теперь, слушая поток стихов, своих и чужих. Умелых и наивных».·         «Маленький мой, бедный, совсем одинокий в этом мире»

Ольга: «Видение, которое постоянно присутствовало где-то вдали, в глубине… Бибик, оставшийся один, как многие другие дети сегодня, затерянный среди этой волны крови, мерзости и преступлений: Бибик, которого топчут и бьют измазанные кровью сапоги.

Мой якорь, мое пристанище, смысл всей моей жизни, причина моего бегства, моей борьбы».

Евгения: «Мои дети! Круглые сироты. Беспомощные, маленькие, доверчивые, воспитанные на мысли о доброте людей. Я больше не сопротивляюсь отчаянию, и оно вгрызается в меня. Маленький мой, бедный, совсем одинокий в этом страшном мире… Сажусь на нарах и оглядываюсь. Все спят. Только место Лидии Георгиевны пусто. Она стоит около меня… Я упала на руки этой чужой женщины из неизвестного мне мира и разрыдалась. Она гладила меня по волосам и повторяла по-немецки: «Бог за сирот. Бог за сирот».·        «Великое Добро, которое, невзирая ни на что, правит миром»

Евгения: «Много раз за восемнадцать долгих лет наших «страстей» мне приходилось быть наедине с подошедшей совсем вплотную Смертью… Каждый раз – все тот же леденящий ужас и судорожные поиски выхода. И каждый раз мой неистребимый здоровый организм находил какие-то лазейки для поддержания еле теплящейся жизни. И, что важнее, каждый раз возникало какое-то спасительное стечение обстоятельств, на первый взгляд абсолютно случайное, а по сути – закономерное проявление того Великого Добра, которое, невзирая ни на что, правит миром…

…Все мы неистово взываем «помоги!», когда гибнем, но очень редко вспоминаем об источнике своего спасения, когда опасность отступила. На своем крестном пути я видела десятки, даже сотни наиученейших марксистов, как говорится, «в доску отчаянных» ортодоксов, которые в страшные моменты жизни обращали искаженные мукой лица к Тому, чье существование они так авторитетно отвергали в своих многолетних лекциях и докладах».

Ольга: «Я всегда чувствовала, что моему относительно спокойному умонастроению есть некая высшая, более веская причина, нежели просто апатия. И в последние годы это убеждение вновь и вновь служило как бы магнетическим центром, притягивавшим спасительные жизненные сил. Они приходили мне на выручку в самые отчаянные моменты… «Никогда не поддавайся унынию», – были слова последней записки отца ко мне, написанные в тюрьме, когда он уже знал, что в ту ночь его расстреляют. – Всегда радуйся вечно созидающему Духу жизни, и пусть Он вершит свои чудеса…

…Я встала на колени и из глубины моего сердца, переполненного болью и радостью, благодарила Бога за все, что у меня еще было. За то, что Он дал мне самое большое счастье любовь. И веру. И цель жизни. Самодовлеющую цель. Цель, которой я могла изменить. Но которая никогда не могла изменить мне».

  • «…во мне открылась дверь, сквозь которую хлынул поток счастья…»

Евгения: «Надежда не зависит от того, есть ли на что надеется; она просто существует, пока живет и не забита до смерти. Именно так обстояло с нами дело все эти последние годы: надежда возникала, затем удар, и она испускала стон, падала и лежала покалеченная. Едва дыша. Через некоторое время она набиралась сил и пыталась подняться снова… Жизнь… Ее надо благодарить за все. И она отдаст все в свой черед».Ольга: «Счастье, что же это такое на самом деле? Откуда оно иногда врывается в нашу жизнь? Почему так часто, когда, казалось бы, все приготовилось к нему, оно просто не приходит? А потом неожиданно, когда нет ни двери, ни окна, ни даже щелочки, в которую можно было бы проползти, оно вдруг нисходит на вас и заполняет все своим светом? Возможно ли, что этот свет, это тепло снизошло на меня сейчас лишь потому, что я смогла лечь и растянуться в полную длину после того, как провела четыре дня подряд на санях – и при этом я лежу здесь среди этого смрада, вони и грязи, среди умирающих людей, чьи тела кишат тифозными вшами…во мне открылась некая дверь, сквозь которую хлынул поток счастья…»·        «За что?!»

Ольга: «В тот день мы ходили от дома к дому и произносили свои маленькие речи: Нам некуда идти, негде провести ночь. У нас грудные дети, они могут замерзнуть. И вместе со мной шли призрачные фигуры людей, напоминавшие тех, которые часто появлялись у черного хода в наш дом. Тетя Катя обычно выходила к ним, разговаривала, давала поесть, одеться. Но я никогда этого не делала. Я всегда была слишком занята: то ли играла на пианино, то ли торопилась куда-то. Теперь пришел мой черед. Стуча в одну дверь за другой, я не могла оставить без внимания эту поэтическую справедливость. Глубоко в душе я даже была благодарна за эту возможность вернуть долг».

Евгения: «… гораздо чаще встречаются люди, громко вопящие о своей невиновности, перекладывающие свою вину на эпоху, на соседа, на свою молодость и неискушенность. Это так. Но я почти уверена, что такие громкие вопли призваны именно своей громкостью заглушить тот тихий и неумолимый внутренний голос, который твердит тебе о личной твоей вине.Сейчас, на исходе отпущенных мне дней, я твердо знаю: Антон Вальтер был прав. «Меа кульпа» стучит в каждом сердце… В бессонницу как-то не утешает сознание, что ты непосредственно не участвовал в убийствах и предательствах. Ведь убил не только тот, кто ударил, но и те, кто поддержал Злобу. Все равно чем. Бездумным повторением опасных теоретических формул. Безмолвным поднятием правой руки. Малодушным писанием полуправды. Меа кульпа… И все чаще мне кажется, что даже восемнадцати лет земного ада недостаточно для искупления этой вины».·        «Тайный дар»Евгения: «Под ударами обрушившегося на нас бесчеловечия поблекли многие затверженные смолоду «истины». Но никакие вьюги не могли потушить ту самую свечу, которую мое поколение приняло как тайный дар от нами же раскритикованных мудрецов и поэтов начала века.Нам казалось, что мы свергли их с пьедесталов ради некой вновь обретенной правды. Но в годы испытаний выяснилось, что мы – плоть от плоти их. Потому что даже та самозабвенность, с какой мы утверждали свой новый путь, шла от них, от их презрения к сытости тела, от их вечно алчущего духа…с великим трудом пробивалась наша отягощенная формулами мысль к подлинному живому свету. Но тем не менее наши «зажженные светы» мы все-таки сумели унести в свои одиночки, в бараки и карцеры, в метельные колымские этапы. И только они, только эти светильники, и помогли выбраться из кромешной тьмы».

Две судьбы – две книги. И объединяет их не столько «география», сколько итоги мучительного пути (маршрута) к «зажженным светам» человеческого духа, потому что «мир закончен, полон, в нем есть все. Все решительно. Только Истина и Смысл, которые являются основой человеческого существа, находятся внутри, так далеко от поверхности, что лишь немногие из нас могут их достичь. Только усилие, постоянное усилие открывает человеку истинный жизненный Смысл».

 

«Драгоценные моменты нашей общей жизни…»

Казанское Дворянское собрание и семья Боратынских

Скворцова Е.А.,

ст.н.с. музея Е.А. Боратынского

(филиал Национального музея РТ)

Закладка дома Дворянского собрания, как сообщает газета «Казанские губернские ведомости» за 1845 год, произошла 6 мая, почти за год до начала губернаторства в Казани Ираклия Абрамовича Боратынского (1802-1859), родного брата известного поэта-элегика Евгения Боратынского. 14 марта 1846 года вышел Указ Правительствующего Сената о том, что «генерал-майору Боратынскому Всемилостивейше повелеваем быть Казанским военным губернатором, с управлением и гражданскою частию». Осенью 1846 года супружеская чета Боратынских начала осваиваться в Казани. Женат Ираклий Абрамович был на одной из красивейших женщин того времени – прекрасной армянской княжне Анне Давыдовне Абамелек, которая прославилась также несомненным переводческим даром и входила в ближайшее окружение просвещенного кружка великой княгини Елены Павловны. В губернскую Казань она привнесла великосветский блеск, аристократизм приемов и особый стиль «первой леди».

Двенадцатилетнее губернаторство Ираклия Боратынского практически полностью совпадает с временными рамками многострадального строительства одного из красивейших зданий Казани – Дворянского собрания. Чего только за это время не происходило: строительство приостанавливали из-за упавшего карниза и многочисленных трещин, а также поползших по городу слухов, что здание может рухнуть; несколько раз пересматривали и вносили кардинальные поправки в проект; полностью меняли крышу, ломали и вновь возводили стены. Основные работы были завершены в 1860 году, но увы – Ираклий Абрамович этого уже не увидел.

И все же на самом первом изображении бального зала Собрания, сделанного в 1857 году В.А. Тюфяевым (возможно один из первых балов в новом здании!) мы встречаем фамилию Боратынских. На обороте надпись: «Бал-Маскарад в Дворянском Собрании города Казани в 1857 году. Присутствуют Анна Давыдовна Боратынская, Анна Петровна Горемыкина, В.П. Молоствов, П.Г. Осокин, П.А. Ильин (танцующий адъютант)». Из большого количества присутствующих на картине персонажей выделено только пять, видимо чем-то значимых для автора подписи. Анна Давыдовна в самом центре картины в белом платье с кринолином, украшенном по глубокому декольте кружевной бертой. Журнал «Мода» писал в конце 1850-х годов: «Женщина хорошего тона никогда не наденет ничего яркого, ничего эксцентрического, чтобы могло обратить на себя внимание публики. Она, напротив, отличается простотою, но простотою утончённой, изящной, артистичной, грациозной».

Дом Дворянского собрания окажется в центре жизни еще одной ветки Боратынских: детей, внуков и правнуков поэта Евгения Боратынского. Сын Николай и внук Александр будут долгие годы предводителями дворянства Казанского и Царевококшайского уездов.

17–18 июля 1869 года Казань посетил цесаревич Александр Александрович с женой Марией Фёдоровной и братом, великим князем Алексеем Александровичем. Сначала был прием представителей военной и гражданской администрации, затем посещение Спасского монастыря и прием депутаций в Кремлевском дворце.

Вечером состоялся бал в здании Дворянского собрания. Об этом бале упоминает в своих воспоминаниях жена Николая Евгеньевича Ольга Александровна, дочь выдающегося ученого-востоковеда А.К. Казем-Бека: «Лето 1869 года мы провели в Казани, муж мой был Казанским Уездным Предводителем Дворянства и, несмотря на присутствие Губернского предводителя П.Г. Осокина, ему предстояло много хлопотать по поводу ожидаемого приезда Наследника Цесаревича Александра Александровича с молодой супругой Марией Фёдоровной, которую еще тогда все звали Дагмарой, так нравилось это имя и так оно шло к молодой Великой княгине. На мою долю выпала честь быть хозяйкой на балу, который Казанское дворянство давало в честь высоких гостей, так как губернский предводитель был вдов. Помню, как я неотлучно, весь вечер, была при Марии Фёдоровне, представляла ей дам, отвечала на ее вопросы, конечно, все по-французски, так как она тогда еще несвободно владела русским языком. Она, между прочим, рассказывала, что на какой-то пристани их не ожидали и не встретили, вышел большой переполох, и это ее очень забавило. Держала она себя просто и всех обворожила. Пришлось мне кадриль протанцевать с наследником, и я заговорила с ним тоже по-французски, он громко и отчетливо ответил по-русски, и продолжал разговаривать на этом языке. Мне после говорили, что он вообще не любил говорить на иностранных языках с русскими. Прощаясь, Цесаревна нагнулась ко мне и поцеловала меня; я оказывается должна была поцеловать ее в плечо, но, не зная этих тонкостей этикета, я ее очень просто поцеловала в щеку, за что потом надо мной подтрунивали, а дядя Петр Костливцев трепал меня по плечу и говорил: «Молодец! Так и надо!»

Полагаем, что нарушение этикета скорее импонировало молодой великокняжеской паре. Один из сопровождавших их во время путешествия лиц – Н. А. Качалов вспоминал: «Представительное положение их, несмотря на радушный прием народа, чрезвычайно было для них тягостно. Действительно, постоянно быть на виду, постоянно быть сдержанным, что необходимо, т.к. тысяча глаз ловят каждое слово, каждое движение, должно быть чрезвычайно тяжело. На этом основании высшее наслаждение наших принципалов было остановить пароход на пустом, необитаемом берегу Волги, выйти на берег, побегать, набрать хворосту, зажечь большой костер и при этом перепачкаться, т.е. испытать все противоположное обычной их жизни».

Облик Дворянского собрания менялся вместе с ходом истории, и эти изменения запечатлены в романе Ольги Ильиной-Боратынской «Канун Восьмого дня». Одна из глав романа так и называется «Дворянский бал». Позволим себе несколько цитат, чтобы почувствовать притягательную ауру этого места:

«Первая волна гостей уже поднималась по малиновому ковру главной лестницы Дворянского собрания. На первой площадке огромное стенное зеркало отражало приближенье декольтированных дам с наброшенными на плечи мехами, сопровождавших их мужчин во фраках, офицерство в парадных формах… Звуки музыки, долетавшие из бального зала, придавали пластичную текучесть движеньям быстро увеличивавшейся толпы гостей…

…вокруг меня вращалась зала под ритм вальса из «Спящей красавицы». Под светом люстр паркет был как золотистое зеркало и, пока еще не было толпы, танцующие пары почти отражались в нем. Наверху, на хорах (на балконе) столпились зрители… старые дамы со своими маленькими свитами сидели, опираясь на балюстраду и глядя вниз в лорнеты…

Когда мы вошли, танцующие пары уже летали одна за другой вдоль залы. Их соединенные руки были вытянуты вперед стремительным движением, свободные откинуты в сторону, как крылья летящей стаи птиц.

О, Господи, какой веселый бал!»

Дворянское собрание было центром культурной жизни города: «При приближении к Дворянскому собранию он (брат Дмитрий Александрович Боратынский – Е.С.) предсказывал мне скоропостижную смерть. Он, конечно, подразумевал не нашу традиционную связь с собранием, а те концерты, которые мы там вместе слышали. Эти концерты Шаляпина, Рахманинова, молодого Иосифа Гофмана, Исаи, Кубелика – были для Димы самыми сильными, самыми драгоценными моментами нашей общей жизни…».

В годы Первой мировой войны в Собрании был размещен госпиталь, которым заведовала Екатерина Николаевна Боратынская.

А затем произошла Катастрофа: «Главные основы Русского Государства были разбиты с первых же ударов красного молота: армия была распущена, администрация заменена красным элементом, банки были закрыты, оружие было конфисковано. Другие умирали постепенно, впрыснутые смертельным ядом, как торговля, индустрия, как прежний склад жизни; иные гнили, заброшенные, от неряшливого обращения, изъеденные грязной ржавчиной, как водопроводы во всех публичных местах, как редкая библиотека Сигнена, которую вывезли в Военный Комиссариат и побросали в затопленный водой подвал; как здание Дворянского собрания – теперь крестьянского, где три вершка грязи наросли теперь на паркете; как человеческая душа».

Почти сто лет понадобилось, чтобы вернуть дому Дворянского собрания былое великолепие и значение. Будем надеяться, что история и время проявят к нему милосердие и в последующие столетия.

Повседневная жизнь и знаменитые гости Новоспасского

Род Толстых – один из самых известных дворянских родов Российского государства. Девиз рода – «Преданность и усердие». Среди Толстых были видные воеводы и губернаторы, военачальники, прославившиеся в сражениях, прокуроры Святейшего Синода, министры и члены государственного совета, сенаторы и генералы, «преданно и усердно» служившие российскому престолу. Истинную славу роду принесли литераторы: поэт Алексей Константинович Толстой и писатели – Лев Николаевич Толстой и Алексей Николаевич Толстой.

Род Толстых внесен в родословные книги Московской, Рязанской, Орловской и Казанской губерний. В XVII веке особую известность Толстым принесло родство с Милославскими, которые возвысились при царе Алексее Михайловиче, женатом на Марии Ильиничне Милославской. Племянница царицы – Мария была замужем за Андреем Васильевичем Толстым, и потомки этой ветви Толстых по императорскому указу с 1910 года стали официально именоваться Толстые-Милославские. Эти Толстые-Милославские и были самым тесным образом связаны с Казанской губернией. В коллекции Музея Е.А.Боратынского хранится комплекс предметов, связанных с казанской ветвью рода Толстых. Среди этих материалов – фотографии и портреты, дневники и воспоминания, большой альбом «Новоспасское», подаренный в 2015 году Сильвой Борисовной Казем-Бек. На альбомных листах – виды усадьбы Новоспасское и последние обитатели этого некогда знаменитого имения Толстых.

Казанское имение Новоспасское получило известность в литературе благодаря знаменитым гостям: летом 1846 года там побывали Н.А.Некрасов и И.И.Панаев. По воспоминаниям Авдотьи Панаевой легко представить живописные картины этого имения, атмосферу сельской идиллии, которая царила в Новоспасском, и те разговоры, которые велись в летних сумерках на террасе усадебного дома – о литературе, о друзьях, но, прежде всего – о намерении издавать журнал «Современник».

Недолгое пребывание в Новоспасском Н.А.Некрасова впоследствии вызвало интерес исследователей к этому имению. Но почти все статьи об этой усадьбе ограничивались, как правило, эпизодом со знаменитым поэтом и журналом «Современник». Между тем, исторические источники – воспоминания, фотографии, портреты – позволяют, в той или иной степени, представить историю Новоспасского, повседневную жизнь его хозяев, усадебные традиции. «Историческое описание имений бывших, а отчасти и ныне находящихся во владении потомства Степана Ивановича Змиева и Василия Борисовича Толстого», составленное Л.П.Толстым в 1863 году, содержит сведения о возникновении имения, экономических изменениях, хозяевах. Воспоминания и дневники последней владелицы Новоспасского – М.Л.Казем-Бек (урожденной Толстой) рисуют жизнь в усадьбе в пореформенное время.

Из документов семейного архива известно, что участник Азовских походов, полковник Андрей Иванович Змеев в 1721-1725 годах покупает землю, на которой было «поселено» село Новоспасское. В 1737 году в Новоспасском Змеев построил храм во имя Спаса Нерукотворного Образа. В 1769 году большая часть села Новоспасское перешло к Дарье Никитичне Змеевой, которая вышла замуж за Василия Борисовича Толстого.

От этого брака родились девять детей. Один из братьев – Александр Васильевич Толстой (1738-1815) сделал блестящую карьеру – полковник, статский советник, симбирский губернатор. Младший – Лев Васильевич (1740-1816), действительный статский советник, служил в Московской Берг-конторе. Он был женат на Екатерине Михайловне Римской-Корсаковой. После смерти жены, выйдя в отставку, Лев Васильевич жил в Москве и в Казани, заботясь о детях: у него было три сына и семь дочерей. Все получили прекрасное образование. Михаил переводил на русский язык французские комедии. Дочь Татьяна была талантливой художницей. О ее сестре Надежде, которая вышла замуж за генерал-майора И.И.Завалишина, близко знавший ее Валериан Александрович Панаев вспоминал: «По зимам она жила в Москве и принадлежала к высшему московскому кругу, а на лето приезжала в деревню. Надежда Львовна Завалишина была по тогдашнему времени одна из самых образованных и передовых женщин». Младшая дочь Л.В.Толстого – Екатерина – вышла замуж за Ивана Николаевича Тютчева. Ее сын – замечательный русский поэт Федор Тютчев.

Дети Льва Васильевича Толстого владели казанскими имениями: у Владимира было Левашево, у Надежды – Чирпы, у Павла – Мурзиха. Что касается Новоспасского, то после череды раздельных актов, продаж родственникам, полюбовных соглашений Новоспасское перешло во владение Михаила Львовича. В 1832 года, после смерти М. Л. Толстого, имение перешло к единственному сыну его, титулярному советнику Г.М.Толстому.

Григорий Михайлович Толстой (1808-1871) был человек в своем роде весьма примечательный. В числе своих близких друзей и знакомых Григорий Михайлович мог бы назвать многих знаменитых людей того времени: Ивана Панаева и Николая Некрасова, Павла Анненкова и Виссариона Белинского, Ф.М.Достоевского и С.Т.Аксакова, Николая Гоголя и Николая Языкова. Михаил Бакунин называл его «ближайшим своим другом и союзником, лучшим своим представителем на русской земле»; с ним был близко знаком и переписывался К.Маркс.

Располагая достаточными средствами, доставшимися от отца, Григорий Толстой мог позволить себе подолгу жить и в Европе, и в столичных российских городах. В 1845 году, в Париже Григорий Толстой знакомится с Панаевыми – Иваном Ивановичем и его женой. Авдотья Панаева вспоминала, как познакомилась «с двумя братьями Толстыми, казанскими помещиками, людьми очень образованными и чуждавшимися тех парижских развлечений, до которых так падко большинство русских путешественников».

Парижское знакомство с Панаевыми было продолжено в Петербурге, и Толстой пригласил Некрасова и Панаева с женой к себе в имение Новоспасское.

Новоспасское в то время было большое, богатое село, раскинувшееся по берегу речки Курляндки. Воспоминания Авдотьи Панаевой, в которых рассказывается об усадебной жизни и повседневных традициях Новоспасского, передают атмосферу тех летних дней: «В имении Толстых нам всем жилось хорошо. Хозяева старались предоставить своим гостям все удобства деревенских развлечений и полную свободу проводить время, как кто желал: Некрасов охотился, Панаев, любитель длинных прогулок, выхаживал по 25 верст и был в восхищении от живописных видов в окрестностях. Я ездила верхом и удила рыбу. Книг, журналов и газет было вдоволь, а за обедом и ужином, когда все собирались вместе, завязывались жаркие разговоры о разных тогдашних вопросах. Сами хозяева целое утро были заняты; у них много было дела… Кроме деревенского хозяйства, Толстые были заняты еще лечением; множество больных отовсюду являлись к ним… Зимой на барском дворе во флигеле открывалась школа, куда крестьяне, если хотели, могли посылать своих детей учиться».

Вероятно, главной целью поездки Некрасова в Новоспасское было получение «денежных средств» для издания задуманного им общественно-литературного журнала. Журнал был «заветной мечтой» Некрасова, но он не располагал для этого «капиталами». И Толстой был одним из тех, кто мог бы ему помочь в этом начинании. Разговоры в Новоспасском, на террасе, окруженной сумерками сада, неизменно возвращались к теме издания журнала. Мысль о журнале оформилась окончательно, когда Панаев и Толстой пообещали Некрасову материальную поддержку. Однако, благородное намерение Толстого помочь так и осталось намерением: вместо обещанных 25000 рублей Григорий Михайлович прислал Некрасову лишь вексель, который поэт вернул ему, написав письмо: «Надежда моя на денежное содействие Ваше при основании журнала оказалась ошибочной. Препровождаю Вам обратно Ваш вексель»… Толстой был натурой увлекающейся, но у него, как у человека своего времени, вероятно, многое зависело от сиюминутных настроений. В семейных преданиях, в воспоминаниях потомков Толстых об этих событиях было записано так: «Имение Новоспасское принадлежало ранее Григорию Михайловичу Толстому. В 1846 году там проводили лето Иван Панаев и Некрасов. Там было решено издавать «Современник», в память чего была посажена липа, которая сохранялась до 1905 года, когда она сгорела вместе с домом. В доме находилась ценная библиотека и в шкафу, у самого окна, где росла липа, находилось полное собрание «Современника».

В 1847 года Г.М.Толстой продал село Новоспасское вместе с принадлежащею к нему Шалбинскою луговою дачею дяде своему подполковнику Павлу Львовичу Толстому.

Новый хозяин Новоспасского Павел Львович Толстой (1784-1868) был весьма колоритной фигурой казанского общества. П.Л.Толстой родился в Москве, окончил Пажеский корпус, участвовал в заграничных походах русской армии 1813-1814 годов; был женат на Марии Петровне Бутурлиной. В 1816 году, выйдя в отставку, большую часть времени проводил в казанских имениях. Он строго придерживался тех усадебных традиций, которые сложились за десятилетия, не отказывая себе в привычном: «…по-прежнему каждый вечер в большом двухсветном зале играл оркестр из крепостных, а дедушка, сидя в креслах, слушал и покуривал трубку с длинным чубуком», – вспоминала его внучка Мария Львовна Казем-Бек.

Отмена крепостного права и новые порядки землевладения Павел Львович Толстой воспринял как крушение всего прежнего, привычного уклада. М.Л.Казем-Бек вспоминала: «События 19 февраля испугали дедушку. Он не мог примениться к новым условиям жизни, а потому передал все свои земли сыновьям… От сорокалетнего, установившегося, казавшемся незыблемым строя жизни, не осталось ничего, кроме многочисленных старых полусгнивших построек, вмещавших когда-то многочисленную дворню». Павел Львович навсегда переселился в Казань, а спустя три месяца после 19 февраля все свои имения передал сыновьям. Новоспасское досталось его сыну Льву Павловичу.

Лев Павлович Толстой, окончив с отличием Московский университетский пансион, служил чиновником особых поручений при Нижегородском губернаторе Михаиле Петровиче Бутурлине (который был его родным дядей), затем – при прибалтийском генерал-губернаторе Е.А.Головине. Столь успешно начатая карьера была прервана отцом, который вызвал его в Казань для ведения дел по казанским имениям. В 1854 году Лев Павлович женился на Вере Владимировне Панаевой, дочери известного поэта Владимира Панаева. М.Л.Казем-Бек вспоминала о ней: «Мать моя… пылкая, поэтичная, несдержанная, гордая натура. Ею всю жизнь руководило только сердце, и рассудок всегда уступал ему. Она была создана из увлечений, крайностей и противоречий…но во всех ее увлечениях можно было проследить одну общую черту – это идеализацию, поэзию и красоту».

При Льве Павловиче в имение стали происходить большие перемены: «Новоспасское в ту пору обустраивалось; отец мой только что возвел все необходимые постройки, и в этом году был заложен фундамент дома, – вспоминала Мария Львовна. – В ожидании этого дома мы помещались в двух флигелях. В так называемом «новом» жили мать и сестра, а в «старом» – отец и я. Но, впрочем, старый был главным, так как он прилегал к саду и имел довольно большую комнату, где все собирались и где обедали и пили чай» Жизнь в Новоспасском, несмотря на деревенскую тишину и покой, была достаточно разнообразна: устраивали танцевальные вечера, пели романсы, играли в «мнения», в «пословицы», в «вопросы и ответы».

Мария Львовна Толстая (1855-1917) получила хорошее воспитание и была так очаровательна, что обращала на себя внимание многих молодых людей. В 1870 году она познакомилась с братом О.А.Боратынской – Александром Казем-Беком, и спустя два года стала его женой. Вместе с мужем, который занимал высокие должности при дворе, Мария Львовна жила в Петербурге, находясь в центре политической и культурной жизни столицы. Но на лето вместе с детьми – Николаем, Львом и Патей (Прасковьей) – приезжала в Новоспасское, которое она так любила: «Третьего дня, в Троицу, мы с Патей приехали в Новоспасское… Погода чудная. Сирень во всем цвету, соловьи так и заливаются…», – писала она в своем дневнике 22 мая 1890 года. Каждый отъезд из Новоспасского вызывал грусть: «1891 г. 5 сентября. Вот настал день нашего отъезда… грустно оставлять Новоспасское, где все так дорого и мило сердцу. Как «дача» деревня уже утратила свою прелесть с наступлением холодов. Но я не могу любить Новоспасское как дачу. Я люблю его, как что-то живое, как какое-то существо, почти наравне с членами моей семьи!»

Пребывание семьи Казем-Бек в Новоспасском весной 1894 года было омрачено трагическим происшествием. Николай Казем-Бек, только что обвенчавшийся в Москве с Елизаветой Дмитриевной Оболенской, вместе с молодой женой приехал в Мурзиху. 11 мая, вспоминали Мария Львовна, «они гуляли, читали, строили планы будущего и как-то особенно отрадно чувствовали себя вместе… К вечеру им вздумалось прокатиться в Алексеевское, где Коля устроил волостной приют для сирот». Возвращаясь из Алексеевского, они ехали по заливному лугу. Вода в тот год была очень высокая; экипаж неожиданно перевернулся, и Николай с Лизой оказались в воде. Елизавету Дмитриевну спасти не удалось. Это случилось на семнадцатый день после свадьбы. Лизу похоронили в ограде Новоспасской церкви. А спустя семь месяцев, 10 декабря 1894 года, умер Александр Александрович Казем-Бек. Мария Львовна хорошо помнила слова мужа: «Как бы я желал всегда жить в нашем родимом Новоспасском… И  старость тут провести, и умереть тут». Из Петербурга она перевезла тело мужа в Новоспасское и похоронила в ограде старинной церкви.

После смерти мужа Мария Львовна была начальницей Родионовского (в Казани) и Елисаветинского (в Петербурге) институтов благородных девиц, но более всего занималась воспитанием внуков. К сожалению, в изменившихся условиях управлять большим имением ей было нелегко. Но она с детьми и внуками всегда с удовольствием гостила в этом имении, наслаждаясь прекрасной природой и отсутствием «петербургской суеты». В 1904 году Мария Львовна приезжала в Новоспасское с внуком Александром, которому в то время было два года. Детская память навсегда сохранила эти летние картины, и, прожив большую часть жизни за границей, Александр Львович с грустью будет вспоминать «наше заволжское лето, сухое и знойное, с полуденной жарой…и с легкими чистыми ночами, когда нет особой прохлады, но дышится свободно» и усадьбу, в которой поколение за поколением обитали Змеевы, Толстые, Казем-Беки, каждый из которых вносил свои штрихи в историю этого имения.

 

                                                                         И.В.Завьялова, зав.музеем Е.А.Боратынского

В.Г. Загвозкина – основатель музея Е.А. Боратынского в Казани

Скворцова Е.В.,

ст. науч. сотрудник музея Е.А. Боратынского –

филиала Национального музея Республики Татарстан

Вера Георгиевна Загвозкина (Файруза Бакирова) известна в Казани как создатель музея Е.А. Боратынского, автор глубоких и интересных книг по истории нашего края.

Она родилась 14 марта 1924 года в Ростове-на-Дону, рано потеряла родных, воспитывалась «в людях». В 1941 году, приписав себе год, ушла на фронт воен.фельшером (2-й Ленинградский фронт). После ранения и контузии в 1943 году работала комсоргом в освобожденных районах Ростовской области.

В 1949 году Вера Георгиевна закончила заочно историко-филологический факультет Черновицкого государственного университета. После этого она побывала в разных уголках нашей страны: работала учителем и завучем в средних школах г. Кемерово, с 1952 г. в Якутии в городе Алдан и поселке Сангар. В 1961 году вместе с дочерями Галиной и Светланой поселилась в городе Сокольники Тульской области. Вера Георгиевна была человеком кипучей энергии и незаурядного ума и не ограничивала себя рамками повседневной жизни. Работая завучем в школе № 2, она поступила в ГИТИС на отделение режиссеров народного театра в мастерскую Р.Я. Плятта и закончила его с отличием в 1969 году.

Новый этап жизни Веры Георгиевны начинается с 1970 года, после переезда в Казань. Здесь она работает учителем русского языка и литературы в интернате № 2, в средних школах №113 и №112, заканчивает курс искусствоведения на факультете общественных профессий КГУ.

В школе № 112 Вера Георгиевна вела факультативный курс «Поэты пушкинский поры»; на занятия приглашались ученые Казанского университета, краеведы. На одном из занятий известный казанский краевед Николай Александрович Васильев рассказал о своем знакомстве с потомками поэта Е.А. Боратынского, которые жили в Казани, и сообщил много интересного об истории этой семьи. Рассказ заинтересовал Веру Георгиевну, и с 1972 года тема Е.А. Боратынского и его потомков стала главной в ее жизни. Она организовала кружок «Любителей поэзии Е.А. Боратынского». Кружковцы начали поиск тех казанцев, кто был знаком с Боратынскими и мог рассказать о том времени. Оказалось, что круг людей, знавших Боратынских, достаточно широк, и они с радостью делились не только своими воспоминаниями о былом, но и передали предметы, связанные с семьей Боратынских. С особой теплотой в нашем музее вспоминают Полину Иосифовну Чинарову, Надежду Михайловну Бугаеву, Валерию Эдуардовну Ольцын-Крылову, Александру Федоровну Суворкову. Уже в 1974 году была открыта первая выставка «Наши находки».

Активная работа велась с потомками поэта, жившими в России и за рубежом, которые, узнав о создании в Казани музея Е.А. Боратынского, приняли активное участие в формировании его фондов. Большие коллекции из семейных собраний передали в музей правнуки поэта Ольга Архиповна Храмцова (г. Москва), Иван Архипович Алексеев (г. Ленинград), Наталья Константиновна Толстая (г. Ленинград). Завязались тесные связи с музеем-усадьбой Мураново, особенно с его директором К.В. Пигаревым. Сотрудники музея оказали большую помощь в научно-исследовательской работе и поиске, а Кирилл Васильевич передал небольшую, но ценную коллекцию.

Поисковая работа Веры Георгиевны и ее кружковцев принесла обильные плоды. Маленькому школьному музею было что представить в экспозиции. Мечтой Веры Георгиевны было размещение музея в усадьбе Боратынских на улице Горького (бывшая Большая Лядская). Но тогда это было невозможно, и в 1976 году музею предоставили большое помещение на третьем этаже школы-новостройки № 34 (ул. Короленко, 26). Директор школы М.Г. Буздыган, учителя и учащиеся оказали всестороннюю поддержку новорожденному школьному музею. Для создания экспозиции был приглашен художник и большой почитатель поэзии Боратынского Михаил Борисович Стриженов (г. Москва). Всестороннюю методическую помощь оказали сотрудники Государственного музея ТАССР, прежде всего Л.П. Дмитриева.

21 марта 1977 года состоялось торжественное открытие школьного музея, на котором присутствовали правнуки поэта: О.А. Храмцова, И.А.Алексеев, М.А. Алексеев, директор мурановского музея К.В. Пигарев.

Фонды музея и экспозиция оказались столь значительными, что хлопоты В.Г. Загвозкиной присвоить музею статус государственного увенчались успехом, и с 1981 года музей стал филиалом Литературно-мемориального музея А.М. Горького, а с 1983 – филиалом Государственного объединенного музея ТАССР (ныне – Национальный музей Республики Татарстан).

Все эти годы Вера Георгиевна целеустремленно и глубоко изучала материалы о жизни и творчестве Боратынского, часто ездила в командировки по местам, связанным с поэтом, работала в библиотеках и архивах Казани, Москвы, Петербурга. Краеведческий поиск увлек Веру Георгиевну, и после выхода на пенсию в 1982 году она полностью посвящает ему свое время. Результатом ее исследований стала книга «Е.А. Боратынский и Казань», вышедшая в Татарском книжном издательстве в 1985 г. В этой книге впервые подробно был освещен казанский период жизни Евгения Боратынского, его значение и дальнейшие глубокие связи семьи Боратынских с нашим городом.

В 1991 г. в Татарском книжном издательстве выходит еще одно исследование Веры Георгиевны – «Литературные тропы: поиски, встречи, находки». В предисловии к книге профессор Казанского университета В.Н.Коновалов пишет: «Книга написана в жанре краеведческого поиска, особенность которого – сочетание научной основательности и документальной точности с живым художественным описанием событий далекого прошлого. В.Г. Загвозкина не просто носитель и передатчик исторических фактов: она устанавливает связь между ними, реконструирует прошлое, выдвигает свои гипотезы, показывает процесс поисков документов, свидетельств современников, доказательств их достоверности, говорит о своих сомнениях и предположениях». Книга рассказывает не только о Боратынских, но и о посещении Казани А.Н. Радищевым, Н.Н. Ланской-Пушкиной, о культурной и общественной жизни нашего города в XVIII – XIX веках.

Вера Георгиевна скончалась в 1994 г. и была похоронена на Самосыровском кладбище г. Казани. Память о Вере Георгиевне Загвозкиной навсегда запечатлена на страницах истории нашего города и в российском музееведении как имя создателя музея Е.А. Боратынского, активного и творческого человека.

Библиография публикаций В.Г. Загвозкиной.

1.​ Загвозкина В.Г. Где была встреча двух поэтов? // Советская Татария. – 1979. – 4 апреля.

2.​ Загвозкина В.Г. Школьный музей Е.А. Баратынского: (34 школа Казани) // Литература в школе. – 1980. — № 1. – С. 58 – 60.

3.​ Загвозкина В.Г. Баратынский в рисунках Пушкина // Временник пушкинской комиссии: 1980. – Л., 1983. – С. 37 – 46.

4.​ Загвозкина В.Г. Встретились два поэта // Вечерняя Казань. – 1984. – 10 февраля.

5.​ Загвозкина В.Г. Е.А. Боратынский и Казань. – Казань: Татар. кн. изд-во, 1985. – 128с.

6.​ Загвозкина В.Г. Два письма лейтенанта Шмидта // Вечерняя Казань. – 1985. – 4 июля.

7.​ Загвозкина В.Г. Литературные тропы: поиски, встречи, находки. – Казань: Татар. кн. изд-во, 1991. – 208с.

Три поколения российского дворянства в романе О.А. Ильиной-Боратынской «Канун Восьмого дня»

Скворцова Е.В.,

ст. науч. сотрудник музея Е.А. Боратынского –

филиала Национального музея Республики Татарстан

Ольга Александровна Ильина, урожденная Боратынская (1894-1991), поэтесса серебряного века и писательница русского зарубежья, является автором двух стихотворных изданий на русском языке («Молчание звезд», Сан-Франциско, 1926; «Стихи Ольги Ильиной», Сан-Франциско, 1985) и трех прозаических книг на английском языке («Dawn of the eighth day». New York, 1951; «The St. Petersburg affair». New York, 1982; «White road a Russian Оdyssey. 1919-1923». New York, 1984). В 2003 году в Казани вышел авторский перевод «Dawn of the eighth day» под названием «Канун Восьмого дня». Эта книга, написанная в жанре романа, в то же время содержит несомненный автобиографический компонент и может рассматриваться как ценный исторический источник об одном из переломных моментов существования российского государства (1913 – 1918 гг.)

Почти все основные персонажи романа – реально существовавшие лица. Но так как Ольга Александровна писала свой роман в 30-х годах XX века, в разгар сталинских репрессий, беспокойство о судьбе близких, оставшихся в России, заставило ее не только изменить географические названия (Казань – Тамборск), но и имена и фамилии главных действующих лиц. Семья Боратынских выведена на страницах «Кануна Восьмого дня» как семья Огариных, Ильиных – Волотские, известные в Казани дворянские роды Молоствовых как Молсовых, Догели – Готтели, Депрейсы – Днепровы и т.д.

Мысль о создании семейной хроники зародилась у Ольги, или Литы, как ее называли родные и близкие, примерно в 1912-1913 годах. Но если «стихи рождались сами по себе, – пишет она.

– Неожиданно что-нибудь тебя восхитило, удивило или задело – поток ритма, который всегда прятался где-то в глубине, за каждой мыслью, каждым движением, поднимался навстречу твоему чувству и, поднимаясь, раскачивал его до тех пор, пока оно не обратится в летучую пену слов»1, то обращение к прозе давалось не легко – «получалось так, как будто тысячи дверей в моей памяти распахивались одновременно, и все хранившееся за ним картины бросились на меня с оглушительным треском, расталкивая друг друга, каждый, крича о своем первенстве или превосходстве»2.

Уже тогда, как предчувствие грядущего, ею двигала «жажда остановить, схватить, удержать бег времени; схватить и удержать все меняющееся и уносящееся; мое пронзительное удивление, что все мы должны умереть и какое-то живущее во мне непримиримое недоверие к человеческой смертности»3.

События Первой мировой войны, русские революции, Гражданская война, голод 1921 года, переезд в Харбин, а затем в Сан-Франциско – все это надолго отсрочило работу над семейной хроникой и лишь «летом 1930-го года, – как пишет о том ее сын Борис Ильин, – на даче в Сан-Рафаеле, она начала, на чужом ей языке, писать вот этот роман, «Канун Восьмого дня», первые главы которого я ей печатал». Опубликован роман был в 1951 году в Нью-Йорке, а спустя пятьдесят два года на родине, в Казани, на родном языке. «Как странно вернуться домой, не правда ли! Я хочу сказать… как будто дом – это то, к чему можно всегда вернуться. Даже после смерти…»4.

Три поколения российского дворянства предстают на страницах романа, каждое со своим мировоззрением, своими привычками, своим особым взглядом. При всей разности характеров, имущественного положения, политических и эстетических пристрастий внутри каждого поколения его представители, несомненно, объединены неким духом эпохи, их взрастившей. Дети же есть продолжение и в некой мере отрицание поколения отцов с иными духовными, интеллектуальными основами. Отсюда конфликтность их сосуществования, возникающее иногда непонимание даже в такой «толерантной» семье как Боратынские.

Условно к поколению «дедов» можно отнести поколение, молодость которого пришлась на эпоху отмены крепостного права 1861 года – «шестидесятники». Две колоритные женские фигуры выведены на страницах «Кануна Восьмого дня»: Grand Maman Blanche (бабенька белая) и Grand Maman Noire (бабушка черная).

Бабенька белая – шведка Мария Соломоновна Шипова (?-1907), урожденная графиня Кронгельм, бывшая в свое время инспектрисой Смольного института благородных девиц.

Бабушка черная – Ольга Александровна Боратынская (1844-1918), урожденная Казем-Бек, дочь знаменитого профессора-востоковеда А.К.Казем-Бека.

«Обе они из Петербурга, обе учились в Смольном институте, и жизни у них похожие, но они сами совершенно разные. Бабушка моложе, у нее вьющиеся черные волосы, она маленькая и худая, движенья у нее быстрые и энергичные. Глаза у нее карие, светящиеся, такие, как будто она все видит сразу.

Для бабеньки непонятно, как можно жить зимой где-нибудь, кроме Петербурга. Она часто мне рассказывает про придворный этикет, какой реверанс надо делать императрице, какой – Великой княгине, какой – императорскому Высочеству и какой – просто Высочеству… Все это я принимаю, как должное и интересное, но не совсем настоящее.

Что касается бабушки, то она не может выносить великосветской жизни больше двух недель.

И один раз я слышала, как она сказала, что относится с должным уважением к царской фамилии, но чем дальше она от них, тем ей приятнее.

Бабенька говорит, что разница между детьми и взрослыми в том, что взрослые все делают правильно. Но когда мы видим, что бабушка кусает свою нижнюю губу, как она иногда делает, она говорит:

– Дети, всегда делайте то, что я говорю, но не делайте того, что я делаю.

Обе бабушки верят в строгую дисциплину и требуют к себе уважения, но редко сердятся. Когда же они сердятся, то совсем по-разному… Когда бабенька сердится, ее успокаивают, предлагают прилечь, или прокатиться, а когда бабушка – то торопливо сходят с ее пути, чтоб и ей не мешать делать то неприятное, но нужное, что она делает»5.

Несмотря на эту разность, был и тот общий дух, который объединял это поколение. В первую очередь это выражалось в отношении к крестьянству, к «низшим» сословиям – для дворянства шестидесятых годов они оставались «детьми неразумными», которых надо «эмансипировать», просвещать, наставлять, то есть они были неким объектом, не имеющим своей воли, не разумеющим, что для них хорошо и полезно. И в то же время «низшие» сословия оставались для дворянства «какой-то другой категорией земных существ», ни в коей мере им не равных.

Следующее поколение (назовем его условно «толстовцы») было взращено на идеях Л.Н. Толстого, его философия, мировоззрение, и даже бытовая жизнь оказали всепроницающее и решающее влияние на формирование поколения 80-90-х годов, но некая патриархальность нравов сохраняется еще и ими. Яркие, самобытные личности предстают на страницах романа – взрывной Танговский с его белыми тройками и боярскими костюмами, ярый противник «футуристических» идей; умный и ироничный князь Хропин; но центральным в повествовании все же является образ отца Литы – Александра Николаевича Боратынского (1867-1918) – Александра Львовича Огарина.

Александр Николаевич был видным общественным и земским деятелем, предводителем дворянства Казанского и Царевококшайского уездов в течение 16 лет, членом III Государственной Думы, одним из организаторов казанского отделения партии «17 Октября», действительным статским советником. Вел активную общественную деятельность на ниве просвещения в Казанской губернии: член Попечительского совета Мариинской гимназии, член Училищного совета Учительской семинарии, организатор земских школ, участник Всероссийского съезда земских деятелей 1904 года. С 1915 возглавлял Совет Пестречинской учебной мастерской. Был одним из организаторов выставки «Художественные сокровища Казани» 1916 года. Поэт, автор сборника «Друзьям на память». Награжден орденом Святого Станислава I степени, Святого Владимира II и IV степени, Святой Анны II степени и другими государственными наградами.

После подавления белочешского восстания А.Н. Боратынский был расстрелян по решению ЧК и Военного трибунала 5-й Красной армии Восточного фронта в ночь с 18 на 19 сентября 1918 года. Похоронен на Арском кладбище города Казани.

Таковы сухие строки исторической справки об этом уникальном и талантливом человеке, который был нравственным камертоном для многих в бурные годы начала XX века. Рано овдовев, он особое внимание уделял воспитанию детей – Литы и ее братьев, с юных лет внушая им, что они «унаследовали «культуру», то есть то, чего лишены многие другие дети, которые не хуже нас, а может быть и лучше. Столько для нас было сделано, что если мы будем плохо себя вести, если мы будем ленивыми, жадными, трусливыми, то за это мы будем больше ответственны, чем многие другие.

– Вы отвечаете за все, что вам дано, вы должны будете служить людям и вашей родине.

Это мне показалось неприятно, оттого что я увидела себя в фартуке с подносом в руках»6.

Ключевой в этой цитате словосочетание «служение народу», рядом с ним часто встречается слово «ответственность». Человек высочайшей духовной культуры, интеллектуал, боец, он предвидит многие события, пытается найти выход и, скорее всего, сам выбирает трагический финал своей жизни. «Где-то внутри культурного русского человека гнездится стремление разбрасывать, уничтожать, чтобы посмотреть, что из этого выйдет, что станет с его душой. Этот инстинкт к саморазрушению живет вместе с нашей жаждой достичь невозможного, совершенного, вместе с огромной потребностью духовной и творческой жизни. Как будто разрушая внешнее, разбивая поверхностную кору, русский человек надеется добраться до ее сокровенного источника. Как часто русские люди предпочитают барахтаться в хаосе с открытыми глазами, чем слепо и комфортабельно приспособляться к тем формам, которые уже застыли на поверхности нашей жизни»7.

Для этого поколения характерно также неизбывное чувство вины перед простым народом. Старшие считали, что их дети-толстовцы «вычитали про народ у Некрасова» и не испытывали никакой неловкости за свое богатство и привилегированное положение, их же дети идут на крайности. Яркий пример тому – сестра Александра Ксения Николаевна Алексеева (прототип Веры Огариной), в девичестве Боратынская (1878 –1958). Эта обеспеченная барышня стала сельской учительницей, вышла замуж за крестьянина-самородка Архипа Кузьмича Алексеева. После Октябрьской революции она сказала Лите: «Я не могу не быть благодарна большевикам за то, что они сняли с моих плеч самый тяжелый груз: богатство. Быть освобожденным от всякого имущества, от всяких денег, было замечательно!» И не мудрено, что в этот момент племянница почувствовала себя старше, ощутив почти юношеский идеализм «отцов», который ее поколением уже отвергался.

С большой силой этот идеализм воплощен в образе писателя Белова.«Для меня Белов был самой сущностью всего русского. Эта эссенция русскости была и в моей семье, но у Белова была квинтэссенция. Когда-то в прошлом Белов оставил свой прекрасный барский дом, а сам поселился в деревне, где женился на грязной и презлющей бабе, потому что у нее был от него ребенок. Говорили, что их совместная жизнь была ужасающая, но он никогда ничем это не показывал. Как портрет Дориана Грея поглощал все пороки и преступления его жизни, так, думала я, его поддевка собирает всю грязь, окружающую его, и не прилипает к нему самому.

Я слышала от Дуняши, что жена Белова презирала его за то, что тот отдал свое состояние и за то, что женился на ней.

Один раз я спросила тетю Катю, зачем он это делает, зачем опять это самоуничтожение, про которое говорил папа? Она ответила с мечтательным вздохом благоговения:

– Он, наверное, надеется, что его долготерпение и смирение восторжествуют над ее злобной натурой. Потом, не забудь, что она мать его обожаемого ребенка.

Хотя Дуняшино объяснение было другое:

– На деревне говорят, что без этого у него книжки не получаются»8. Удивительный диалог, две характернейшие позиции: интеллигентское прекраснодушие и сермяжная мудрость крестьянства.

Третье поколение – поколение серебряного века, века модерна, чья молодость пришлась на начало XX века и была опалена дыханием трех русских революций и Первой мировой войной. Это поколение уже по-иному относится к миру, оно более сосредоточено на своем внутреннем мире, своих переживаниях, своем развитии, они во многом тяготятся той ответственностью по отношению к народу, которое налагают на них старшие, так как считают, что внуки бывших крепостных, такие же зрелые и разумные люди, как и они, вполне способные сами принимать решения. Именно это часто становится основой непонимания и конфликтов. Ольга пишет, что «… в нашем поколении были некоторые вещи, которые ускользали от бабушки. Со всем своим огромным образованием и редким наблюдательным умом она, все же, не совсем понимала нас, современное поколение. В шестидесятых годах… все сидели прочно в своих классовых рамках. Правильно это или нет, но положение было устойчивое. Но с семидесятых годов дети ремесленников, лавочников и крестьян начали наполнять гимназии и университеты. Оторванные от своих корней, они начинали интенсивную интеллектуальную жизнь… С необыкновенной легкостью они шли в ногу с культурными верхами русского общества…Сын нашего синеборского кучера учился в Инженерном институте, а внук повара сделался доктором»9.

Поколение «отцов» с горечью будет упрекать «детей» в отступлении от тех идей, идеалов, «которыми жили деды и отцы». Единственный, пожалуй, открытый конфликт Литы с отцом произойдет именно на этой почве. Она принесет отцу лучшее, по ее мнению, свое стихотворение, пронизанное характерными для поэзии серебряного века настроениями и услышит в ответ:

«– Я никогда до сих пор не считал тебя одной из того большинства молодежи, которые непременно должны проходить через период отрицания, – он приостановился, подняв голову, борясь со своей запонкой.

– Если мои взгляды менее идеалистичны, чем твои, – продолжала я, – если я не могу закрывать глаза на ту необъяснимую и непростительную бессмыслицу, которая лежит в основе этой жизни…

– Бессмыслицу? Я убежден, что только тот может говорить о бессмыслице жизни, кто не имеет смысла в самом себе. Так же, как только тот, в ком торжествует зло, может верить в окончательное торжество зла. Я хочу, чтобы ты поняла, что мы принуждены судить мир только по самим себе… мир закончен, полон, в нем есть все. Все решительно. Только Истина и Смысл, которые являются основой человеческого существа, находятся внутри, так далеко от поверхности, что лишь немногие из нас могут их достичь. Только усилие, постоянное усилие открывает человеку истинный жизненный Смысл»10.

Огромное влияние отца сказывалось на всех сферах жизни, как дочери, так и сыновей. Старший Дмитрий (1892-1932) был человеком одаренным, обладавшим коммерческими способностями и чутьем ко всему новому, особенно в области технического прогресса. Планируя свою жизнь, он мечтал заниматься дорогостроительством (одним из его увлечений были автомобили, а дорог пригодных было недостаточно), ввозом иностранных машин, возможным их производством и улучшением народного хозяйства.

«У Димы была мысль, что земство должно открыть школу механиков. До сих пор американские машины, особенно сенокосилки, сдавались земством хуторянам, но они быстро ломались под тяжелой русской рукой и, безжизненно застрявшая, желтая с красным машина посреди скошенных лугов была обычным зрелищем»11. Но снижать свои «барские» привычки, к чему взывало старшее поколение, он не собирался, и мечты его были просты и ясны: «Пускай русский царь царствует на славу русского народа и на страх врагам; пускай помещики живут, как у нас, в дружбе и тесном общении с крестьянством; пускай Художественный театр процветает, а Шаляпин поет на удивление всему миру. Пусть иностранцы приезжают в Россию, воображая, что по Петербургу ходят медведи и волки … и пусть влюбляются во что-то чарующее в русской жизни, во что влюблен был он сам, и из-за чего стоило жить»12. Мечтам этим не суждено было осуществиться. В январе 1932 года он был он был арестован и расстрелян в Москве.

Но, наверное, наиболее характерной для поколения серебряного века была фигура младшего брата Литы – Алека (1899 –1919). Это был необыкновенно одаренный во многих областях юноша. Он обучался живописи у художника-пейзажиста, преподавателя Казанской художественной школы А.И. Фомина, обладал несомненными музыкальными талантами, руководил хором. Несмотря на молодость, Алек обладал необъяснимым, харизматическим влиянием на всех окружающих. «Нелегко быть отцом гения» – говорил его отец Александр Николаевич. «То, что происходило в Алеке, не могло называться раздумьем. Он просто с огромной силой впитывал в себя окружающий мир, ощущая, как все, воспринимаемое им, отражается и вибрирует в таинственной призме его существа»13. Характерен разговор, состоявшийся у него с сестрой, после ее возвращения из Москвы, где она оказалась свидетельницей событий Февральской революции.

«– Как? – спросил он с негодованием. – Ты все время была дома? В такое время? – Но он, конечно, не имел в виду революцию, – …в такое время, перед Страстной неделей, когда ты могла слушать Синодальный хор в Успенском Соборе?»14. И, наверное, не удивительно, что именно Алек стал одной из первых жертв кровавого Молоха Октябрьской революции и Гражданской войны.

Спустя сто лет после описанных событий новые поколения вновь и вновь задаются вопросом: что привело именно к такому повороту в истории России? К событиям во многом неоднозначным, последствия которых сказываются на современной жизни общества. Каковы были те люди, что жили тогда? Каковы были их идеалы, устремления, мировоззрение? Думается, что ответы на некоторые вопросы можно отыскать на страницах романа Ольги Ильиной-Боратынской.

И в заключении, вопрос, который задал в музее Е.А. Боратынского посетитель из Перу: «Почему потомки рабочих и крестьян, которые участвовали в уничтожении дворянства и, в частности, Боратынских, теперь столь бережно хранят память об этих людях?».

Этикетки к фотографиям

1.​ О.А. Ильина-Боратынская. Сан-Франциско (США). 1927

2.​ Американское издание романа О.А. Ильиной-Боратынской «Канун Восьмого дня» (New York, 1951)

3.​ Первое российское издание романа О.А. Ильиной-Боратынской «Канун Восьмого дня» (Казань, 2003)

4.​ М.С. Шипова, урожденная графиня Кронгельм. Акварель П.Д. Шипова. Конец XIX в.

5.​ О. А. Боратынская, урожденная Казем-Бек. 1910-е

6.​ Три поколения потомков Е.А. Боратынского: сын Николай, внук Александр и правнук Дмитрий. 1896

7.​ Три поколения потомков Е.А. Боратынского: невестка Ольга, внучка Екатерина и правнучка Ольга. 1910-е

8.​ А.Н. Боратынский, внук поэта. 1914

9.​ А.Н. Боратынский. Рисунок А.А. Боратынского. Октябрь 1917

10.​ К.Н. Алексеева, урожденная Боратынская, внучка поэта. 1900-е

11.​ Д.А. Боратынский, правнук поэта. 1900-е

12.​ А.А. Боратынский (Алек), правнук поэта. Портрет работы Н.М.Сапожниковой. 1916

13.​ О.А. Ильина-Боратынская с мужем К.Б. Ильиным, братом Д.А.Боратынским и его женой Софьей. 1917